Она сглатывает несколько раз, чтобы успокоиться. Блистательный ответ. Просто гениальный. Кроме всего, он еще, оказывается, сломал к чертовой матери ее помаду, единственную, которую она взяла с собой в экспедицию, единственный имеющийся у нее экземпляр
Естественно, если сам он раньше ее не убьет. И к добру ли, что лицо, смутно различимое в зеркале, такое бледное, словно принадлежит какой-нибудь жертве убийства из ее романов?
~~~
Сразу после мыса Фарвель судно меняет курс. Вахтенный штурман выключает автопилот и кладет руку на штурвал — маленький джойстик, гораздо меньше автомобильного переключателя скоростей, управляющий движением всей этой желтой махины под названием ледокол «Один». Легко и осторожно он поворачивает нос корабля к северу; выверенность и сдержанность в каждом движении, в том, как рука сжала круглую рукоять штурвала, в легком изгибе локтя, в мягком сокращении бицепса. Но поворот получается не слишком плавный. Штурман управляет судном, но не волнами Атлантики — а они поймали корабль, едва тот лег на другой курс, и принялись играть с ним, как с очень маленьким ребенком, — в напускной свирепости, но на самом деле очень осторожно подкидывая его кургузый корпус к светло-серому ночному небу, чтобы в следующий миг опустить вниз, в темно-серую расселину между валами, то подбросят, то опустят, то подбросят, то опустят…
Штурман не замечает, что высунул кончик языка, словно помогая себе, покуда спина напрягается, а рука сжимается на штурвале. Он глубоко сосредоточен, но в морщинках у глаз прячется улыбка. Он хочет быть только здесь, и больше нигде. На самом деле, если бы он мог выбрать себе рай после смерти, то выбрал бы именно такой: вечная ночная вахта на ходовом мостике «Одина», когда судно поворачивается кормой к Атлантике и входит в Девисов пролив, оставляя Баффинову Землю где-то по левому борту и смутно виднеющийся западный берег Гренландии — по правому. Он мог бы провести целую вечность в этом одиночестве еще и потому, что оно — умиротворяющий покой: вокруг люди, их много, но не больше, чем он в состоянии сосчитать, и большинство спит в своих каютах.
Только он сам да двое парней в синей форме, внизу, в машинном отделении, — вот все, кто сейчас бодрствует. Если, конечно, остальные не проснулись от этой качки и не лежат теперь, вцепившись изо всех сил в край койки и до смерти боясь с нее свалиться. Ну и пусть. Главное — никто из них не лезет на мостик и не омрачает штурману Лейфу Эриксону его счастливые мгновения.Ну вот. Поворот выполнен. Курносый судовой нос смотрит точно на север, и качка прекратилась. «Один» — женственная посудина с именем мужского божества — спокойно, вразвалку идет вперед. По открытой воде судно движется, словно женщина на девятом месяце или боксер за канатами ринга. Но скоро, через несколько часов или дней, оно выйдет из этого неестественного для него состояния и скользнет во льды. Там — его стихия, их оно проходит легко и стремительно.