Я в будущем мое блаженство основал;
Там пристань видел я, покой и утешенье
И все с Лаурою в минуту потерял.
Дело не в том, что Батюшков не соблюдает тут сонетной формы. Важнее то, что он прибавляет и как видоизменяет реальное содержание сонета. В тексте Батюшкова появляются "опаленные лучами", "хладный север", "алчная смерть", "гробовой камень", "полночные рыданья", "вечные слезы", "хладный камень", "сладостное обольщенье", "блаженство", "покой", "утешенье" - то есть лексика сентиментально-романтического плана. В переводе канцоны, которую по недостатку места не приводим, является тот же речевой набор, обязательный для "унылой" поэзии: "безмолвные стены", "задумчивая луна", "орошенные туманом пажити". Этот словарь находится в противоречии с возвышенной, но четкой лексикой и фразеологией петрарковских стихов: их окрашенность контрастная, яркая, не размытая полутонами неясных чувств. Все это подменяется унылыми ламентациями у Батюшкова. Но именно таким пожелал видеть и увидел Петрарку романтический век.
В значительной степени продолжателем романтической традиции в трактовке Петрарки, только в еще более сгущенном виде, без отрезвляющего батюшковского классицизма, выступил русский поэт двадцатых - тридцатых годов Иван Козлов. Кстати, он перевел тот же ССLХIХ сонет, что и Батюшков, добавив к нему еще два четверостишия четырехстопного ямба, а заодно и "мечтание души", "томление", "бурное море", "восточный жемчуг", "тоску", "утрату сердца", "страдание", "слезы" и "обманчивую красу".
Козлов же переложил еще один сонет Петрарки в стансы. Начинается он так:Тоскуя о подруге милой
Иль, может быть, лишен детей,
Осиротелый и унылый
Поет и стонет соловей.
Такое сентиментально-романсовое исполнение Петрарки не опровергается и уже собственно переводом двух других сонетов Петрарки (СLIХ и СССII), сделанных И. Козловым на этот раз шестистопным ямбом, имитирующим плавный французский александрийский стих, и с соблюдением сонетной строфической формы:
В какой стране небес, какими образцами
Природа, оживясь, умела нам создать
Прелестный образ тот, которым доказать
Свою хотела власть и в небе и меж нами?
Богиня где в лесах иль нимфа над волнами,
Чьи локоны могли б так золотом блистать?
Чье сердце добротой так может удивлять?
Хотя мой век оно усеяло бедами.
Мечтатель, пламенный еще, не встретясь с ней,
Божественных красот все прелести не знает,
Ни томного огня пленительных очей;
Не знает, как любовь крушит и исцеляет,
Кто звука не слыхал живых ее речей,
Не зная, как она смеется и вздыхает.
(Сонет СLIХ)
или:
Я к той был увлечен таинственной мечтою,
Которую ищу напрасно на земле,
И там, где горний мир, она предстала мне
И столь жестокою, еще светлей красою.
И молвила она, держа меня рукою:
"Хочу, чтоб был со мной в надзвездной ты стране;
Я дух крушила твой любви в тревожном сне,
И прежде вечера мой день был кончен мною.
Блаженству дивному как быть изъяснену!
Тебя жду одного и чем тебя пленяла
Мою прекрасную земную пелену".
Увы! Зачем она речей не продолжала
И руку отняла! - мне, ими прельщену,