Джереми чертыхнулся, распластался по стене, прижимая меня к животу. Незнакомец явно потерял интерес к петушиному бою, поднял голову вверх, так, что стало видно острый, похожий на вороний клюв нос, и медленно пошел мимо закоулков, радиально разбегавшихся от площадки с ареной.
– Наш запах сносит, – ухмыльнулся Джереми, когда незнакомец исчез за поворотом. – Не отвяжется, покажу его ребятам, – приговорил он мужчину. – …А ты ему, похоже, приглянулась. Кажется, наш приятель любит мальчиков, – загоготал кокни. – Хотя… Сиськи у тебя, вроде, есть… – Грязная пятерня залезла под свитер, больно ущипнула.
– Отпусти! – рванулась я.
– …и даже неплохие. – Голос Джереми стал противным, как у тех, кто приходил к Арчеру в поисках новой «служанки».
– Не трогай меня! – забилась я, чувствуя, как к горлу подступает тошнота.
– Ладно тебе… – просопел на ухо кокни, тиская грудь. – Давай дружить, Тинка? – Пахнущий табаком и жирной рыбой рот мазнул по губам, и меня вырвало. – Сука!
Джереми оттолкнул меня – я полетела на груду ящиков, с грохотом обрушив на себя баррикаду. Тяжелая деревяшка рухнула на живот, вышибла воздух, заставив подавиться криком. Кокни стоял, утираясь сохнущей простыней – его сдерживало лишь воспоминание об Арчере. И, пожалуй, мысль о том, что за утро я принесла столько же денег, сколько остальные воришки вместе взятые.
– А ну проваливайте отсюда! – донеслось с чердака.
Сжав зубы, я выбралась из-под занозистых ящиков, встала, исподлобья глядя на этого скота. Из глубокой царапины на щеке текла кровь.
Прищур кокни не сулил ничего хорошего.
– Потом с тобой поговорим, – пообещал он, спрятав руки в карманы. – Двигай.
Повернуться к нему спиной я не решилась, в темный лаз между домами нырнула боком, зашагала вдоль стены, собирая плечом склизкий мох. Крыши над головой почти смыкались, срывающиеся с черепицы капли били по плечам, по стриженому затылку – не увернуться. Джереми не отставал, мягко ступая тяжелыми ботинками. От его глумливой усмешки не осталось следа.
Я ускорила шаг, почти побежала к белому просвету впереди. Надо было в толпе, на петушином кругу…
– Куда так резво? – затрещал натянутый пиджак.
Лаз вывел нас на Маршалси-роуд. Заново отстроенная после летнего пожара улица тускло блестела решетками на окнах домов, металлической оковкой дверей магазинов. Ползущие по стенам плети дикого винограда в преддверии снега горели охрой и лихорадочно-красным. У ворот особняков размахивали метлами дворники, у черных входов толпились мальчишки, предлагавшие рыбу и мясо. Люди победнее ходили за покупками сами: тетушка-гусыня в капоре, похожем на печную трубу, женщина с острым лисьим лицом, тащившая в одной руке сумку, а в другой – зареванного мальчишку лет четырех, сосущего палец. Чья-то горничная в сером форменном платье, выглядывающем из-под плаща, обгоняя их, пренебрежительно фыркнула; шляпные коробки в руках служанки доставали ей до самого подбородка.
Людей – чистокровных людей, вроде меня – здесь было значительно больше, чем в Уайтчепеле, и даже гоблинами почти не пахло из-за сильного ветра. Гремели по камням экипажи, цокали копыта лошадей, щелкали кнутами кучера и извозчики, а звериный рев из парка Минт-стрит – там шла травля – пробирал до самых поджилок.