Лицо Петровой было багрово-красное, испуганное. Она высунулась в окно и, казалось, не помнила себя.
Учительницы тоже бросились за девочками; они успокаивали их, брали за руки, тянули к столу, произносили угрозы, расспрашивали:
– Что случилось? Кто закричал первый? Почему Петрова побежала к окну? Как смели все повскакать с места? Садитесь, садитесь скорее! Все будете наказаны. Начальница идет!
Все с шумом бросились к оставленным местам. Водворились порядок и тишина.
Начальница, маленькая, еще не старая женщина, в синем платье и с черной кружевной косыночкой на голове, стояла в дверях соседней комнаты и испуганно, недоумевающе строго смотрела на всех.
– Что тут произошло?
Послышались отрывочные, робкие, бестолковые ответы.
– Мы испугались… Мы думали… Там на улице заиграла флейта.
– Ну что же такое, что заиграла флейта? Чего ж пугаться-то, кричать, производить беспорядок?
– Заиграла флейта… Наташа Петрова закричала… Мы испугались…
– Я ничего не понимаю. Надежда Ивановна, объясните, пожалуйста, – обратилась начальница к старушке.
– Я и сама не могу понять, Анна Федоровна, отчего они все переполошились, повскакали с мест, закричали. На улице какой-то мальчишка заиграл на флейте. Кажется, закричала первая Наташа Петрова и бросилась к окну.
– Петрова, поди-ка сюда!
Виновница ужасного переполоха, взволновавшего весь приют, встала и бледная, как полотно, подошла к начальнице; она вся дрожала и крупные слезы скатывались по длинным ресницам.
– Скажи, пожалуйста, отчего ты закричала? Как ты смела вскочить из-за стола?
Девочка молчала.
– Отвечай мне! Как ты решилась на такую дикую выходку? Отчего ты вздумала вскочить? Ты перепугала всех и произвела страшный беспорядок.
Девочка начала всхлипывать.
– Петрова, отвечай сию минуту!
– Наташа, не упрямься. Расскажи Анне Федоровне всю правду и попроси прощения, – проговорила молодая учительница, приблизившись к девочке.
– Там заиграла флейта… – едва слышно прошептала девочка.
– Я слышала это уже десять раз… Что ж из этого? Мало ли кто на улице может играть?! Это не резон, чтобы кричать, вскакивать из-за обеда и всех пугать…
– Я думала, я думала… Флейта заиграла… – девочка смешалась, закрыла лицо руками и горько заплакала.
– Что ты думала? Отчего ты закричала?
Петрова рыдала, не произнося ни слова.
– Отвечай, Наташа, нехорошо упрямиться. Скажи чистосердечно Анне Федоровне, что ты думала, – уговаривала девочку молодая учительница, ласково положив руку на ее плечо.
Но девочка плакала и не ответила больше ни слова.
– Ты будешь строго наказана, Петрова! Стой тут за столом, пока дети будут обедать, затем пообедаешь после одна и придешь ко мне в комнату для объяснений.
Начальница ушла.
Молодая учительница, удивленная непонятным упрямством девочки, укоризненно покачала головой и сказала:
– Понять не могу твоего поведения! Очень стыдно и нехорошо так вести себя, Петрова!
– Что сделалось с нашей «незнайкой», с нашей тихоней? Она, наверно, с ума сошла. Смотрите, какая она белая, точно мукой посыпана! Губы-то как у нее дрожат… Отчего она так закричала? Испугалась, что мальчишка на флейте заиграл. Какая она смешная! Вот-то глупая! – судили и рядили воспитанницы между собою, посматривая на Наташу, стоявшую около своего места.