Николай ГОГОЛЬ
Ганс Кюхельгартен
ИДИЛЛИЯ В КАРТИНАХ
Предлагаемое сочинение никогда бы не увидело света, если бы обстоятельства, важные для одного только Автора, не побудили его к тому. Это произведение его восемнадцатилетней юности. Не принимаясь судить ни о достоинстве, ни о недостатках его, и предоставляя это просвещенной публике, скажем только то, что многие из картин сей идиллии, к сожалению, не уцелели; они, вероятно, связывали более ныне разрозненные отрывки и дорисовывали изображение главного характера. По крайней мере мы гордимся тем, что по возможности споспешествовали свету ознакомиться с созданьем юного таланта.
КАРТИНА I
Светает. Вот проглянула деревня,Дома, сады. Всё видно, всё светло. Вся в золоте сияет колокольняИ блещет луч на стареньком заборе. Пленительно оборотилось всёВниз головой, в серебряной воде:Забор, и дом, и садик в ней такие ж. Всё движется в серебряной воде:Синеет свод, и волны облак ходят,И лес живой вот только не шумит. На берегу далеко вшедшем в море,Под тенью лип, стоит уютный домикПастора. В нем давно старик живет. Ветшает он, и старенькая кровляПосунулась; труба вся почернела;И лепится давно цветистый мохУж по стенам; и окна искосились;Но как-то мило в нем, и ни за чтоСтарик его б не отдал. Вот та липа,Где отдыхать он любит, тож дряхлеет. Зато вкруг ней зеленые прилавкиИз дерну свежего. В дуплистых норахЕе гнездятся птички, старый домИ сад веселой песнью оглашая. Пастор всю ночь не спал, да пред рассветомУж вышел спать на чистый воздух;И дремлет он под липой в старых креслах,И ветерок ему свежит лицо,И белые взвевает волоса. Но кто прекрасная подходит?Как утро свежее, горитИ на него глаза наводит?Очаровательно стоит?Взгляните же, как мило будитЕе лилейная рука,Его касаяся слегка,И возвратиться в мир наш нудит. И вот в полглаза он глядит,И вот спросонья говорит:“О дивный, дивный посетитель!Ты навестил мою обитель!Зачем же тайная тоскаВсю душу мне насквозь проходит,И на седого старикаТвой образ дивный сдалекаВолненье странное наводит?Ты посмотри: уже я хил,Давно к живущему остыл,Себя погреб в себе давно я,Со дня я на день жду покоя,О нем и мыслить уж привык,О нем и мелет мой язык. Чего ж ты, гостья молодая,К себе так пламенно влечешь?Или, жилица неба-рая,Ты мне надежду подаешь,На небеса меня зовешь?О, я готов, да недостоин. Велики тяжкие грехи:И я был злой на свете воин,Меня робели пастухи;Мне лютые дела не новость;Но дьявола отрекся я,И остальная жизнь моя —Заплата малая мояЗа прежней жизни злую повесть…”Тоски, смятения полна,“Сказать” – подумала она —“Он, бог знает, куда заедет…Сказать ему, что он ведь бредит”. Но он в забвенье погружен. Его объемлет снова сон. Склонясь над ним, она чуть дышет.
Как почивает! как он спит!Вздох чуть заметный грудь колышет;Незримым воздухом обвит,Его архангел сторожит;Улыбка райская сияет,Чело святое осеняет. Вот он открыл свои глаза:“Луиза, ты ль? мне снилось… странно…Ты поднялась, шалунья, рано;Еще не высохла роса. Сегодня, кажется, туманно”. “Нет, дедушка, светло, свод чист;Сквозь рощу солнце светит ярко;Не колыхнется свежий лист,И по утру уже всё жарко. Узнаете ль, зачем я к вам? —У нас сегодня будет праздник. У нас уж старый Лодельгам,Скрыпач, с ним Фриц проказник;Мы будем ездить по водам…Когда бы Ганц…” ДобросердечныйПастор с улыбкой хитрой ждет,О чем рассказ свой поведетМладенец резвый и беспечный. “Вы, дедушка, вы можете помочьОдни неслыханному горю:Мой Ганц страх болен; день и ночьВсё ходит к сумрачному морю;Всё не по нем, всему не рад,Сам говорит с собой, к нам скучен,Спросить – ответит невпопад,И весь ужасно как измучен. Ему зазнаться уж с тоской —Да эдак он себя погубит. При мысли я дрожу одной:Быть может, недоволен мной;Быть может, он меня не любит. —Мне это – в сердце нож стальной. Я вас просить, мой ангел, смею…”И кинулась к нему на шею,Стесненной грудью чуть дыша;И вся зарделась, вся смешаласьМоя красавица-душа;Слеза на глазках показалась…Ах, как Луиза хороша!“Не плачь, спокойся, друг мой милый!Ведь стыдно плакать, наконец”,Духовный молвил ей отец. —“Бог нам дарит терпенье, силы;С твоей усердною мольбой,Тебе ни в чем он не откажет. Поверь, Ганц дышет лишь тобой;Поверь, он то тебе докажет. Зачем же мыслию пустойДушевный растравлять покой?”Так утешает он свою Луизу,Ее к груди дряхлеющей прижав. Вот старая Гертруда ставит кофийГорячий и весь светлый, как янтарь. Старик любил на воздухе пить кофий,Держа во рту черешневый чубук. Дым уходил и дельцами ложился. И, призадумавшись, Луиза хлебомКормила с рук своих кота, которыйМурлыча крался, слыша сладкий запах. Старик привстал с цвеченых старых кресел,Принес мольбу и руку внучке подал;И вот надел нарядный свой халат,Весь из парчи серебряной, блестящей,И праздничный неношенный колпак —Его в подарок нашему пасторуИз города привез недавно Ганц, —И, опираясь на плечо ЛуизыЛилейное, старик наш вышел в поле. Какой же день! Веселые вилисьИ пели жавронки; ходили волныОт ветру золотого в поле хлеба;Сгустились вот над ними дерева,На них плоды пред солнцем наливалисьПрозрачные; вдали темнели водыЗеленые; сквозь радужный туманНеслись моря душистых ароматов;Пчела работница срывала медС живых цветов; резвунья стрекозаТреща вилась; разгульная вдалиНеслася песнь, – то песнь гребцов удалых. Редеет лес, видна уже долина,По ней мычат игривые стада;А издали видна уже и кровляЛуизина; краснеют черепицыИ ярко луч по краям их скользит.
