Витольд Гомбрович
Порнография
ИНФОРМАЦИЯ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1
Расскажу-ка я вам еще об одном из моих приключений, наиболее, пожалуй, рискованном.
Тогда, а было это в 1943-м, я находился в бывшей Польше и в бывшей Варшаве, на самом дне свершившегося факта. Тишина. Поредевший кружок моих коллег и знакомых из бывших кафе «Зодиак», «Земяньска», «Ипсу» собирался каждый вторник в одной квартире на Кручей, там мы пили и пытались оставаться творцами, писателями и мыслителями… заводили наши стародавние беседы и споры об искусстве… Э-хе-хе, и сейчас еще я вижу их, сидящих и возлежащих в густом дыму — этот истощенный, тот искалеченный, и все крикливые, шумные. Один кричал: Бог, второй: искусство, третий: народ, четвертый: пролетариат, и азартно спорили, и все это тянулось и тянулось — Бог, искусство, народ, пролетариат, — но однажды явился сюда гость средних лет, темноволосый, сухощавый, с орлиным носом, представился каждому отдельно с соблюдением всех формальностей. После чего почти не подавал голоса.
Очень вежливо поблагодарил он за поданную рюмку водки и с не меньшей вежливостью попросил спички… потом подождал, когда ему спички подадут… а дождавшись, принялся закуривать сигарету. Тем временем разгорелась дискуссия — Бог, пролетариат, народ, искусство, — и смрад щекотал наши ноздри. Кто-то спросил: «Какими судьбами, пан Фридерик?» — на что тот незамедлительно дал исчерпывающий ответ: «Я узнал от пани Евы, что здесь бывает Пентак, и зашел, потому что у меня есть четыре заячьи шкурки и подкладка». И чтобы не быть голословным, он показал завернутые в бумагу шкурки.
Ему подали чай, он его выпил, но на блюдечке оставался кусочек сахара — и он протянул было руку, чтобы поднести этот кусочек ко рту, — но, возможно, счел это движение недостаточно уместным и отдернул руку — однако отдергивание руки было как раз чем-то еще более неуместным, — тогда он опять протянул руку и съел сахар, — но съел он его уже не для удовольствия, а только для того, чтобы вести себя соответствующим образом… по отношению к сахару или к нам?… чтобы загладить неловкость, он кашлянул и, чтобы оправдать этот свой кашель, достал платок, но уже не решился вытереть нос — только дернул ногой. Это движение ногой, видимо, создало для него новые сложности, так что он вообще затих и замер. Такое своеобразное поведение (ведь он, собственно, ничего не делал, только «вел себя», он без устали «вел себя») уже тогда, при первом знакомстве, возбудило во мне любопытство, а в течение последующих месяцев я сблизился с этим человеком, у которого, как оказалось, были неплохие манеры и имелся опыт занятий искусством (когда-то он был связан с театром)… достаточно сказать, что мы вместе занялись кой-какой торговлишкой, что давало нам кой-какие средства к существованию. Да, но это продолжалось недолго, потому что однажды я получил письмо, письмо от так называемого Иппы, или Ипполита С. , помещика из Сандомирского воеводства, с просьбой навестить его — Ипполит также писал, что хотел бы поговорить с нами о своих варшавских делах, в которых мы могли бы оказать ему помощь. «Здесь довольно спокойно, ничего такого, но банды пошаливают, иногда нападают, распущенность, сам понимаешь. Поезжайте вдвоем, так безопасней».