Брайт Поппи
Вкус полыни
Поппи З. Брайт
Вкус полыни
- За сокровища и удовольствия могилы, - сказал мой друг Луис и поднял бокал абсента в пьяном благословении.
- За похоронные лилии, - ответил я, - и упокоенные бледные кости.
Абсент ожёг мне горло своим ароматом - запахом мяты, запахом лакрицы, запахом распада. Полсотни бутылок запретного ныне зелья, извлечённые из семейного склепа в Новом Орлеане, стали одной из приятнейших наших находок. Перетащить их все оттуда было нелегко, но с того момента, как мы научились ценить вкус полыни, опьянение зелёным напитком не покидало нас, и кое-что ещё оставалось на будущее. Череп лежавшего рядом главы семейства мы тоже прихватили с собой; теперь он был заточён в бархатной темнице нашего музея.
Наши с Луисом мечты были темны и страстны. Мы встретились на втором курсе колледжа и немедленно сошлись на том, что всё вокруг нас не устраивает. Мы пили неразбавленный виски и замечали, что он слишком слаб. Мы перепробовали множество наркотиков, но приносимые ими видения были пусты, медлительны, бессмысленны. Книги нам были скучны, художники, выставлявшие картины на улицах, казались простыми мазилами, музыка никогда не достигала той громкости, той резкости, что могла бы, кажется, взволновать нас. Мы говорили друг другу о своей пресыщенности; мир производил на нас столько же впечатлений, как если бы вместо глаз на наших лицах оказались мёртвые чёрные дыры.
Было время, когда мы видели наше спасение в колдовстве музыки, изучая записи причудливых безымянных диссонансов, вслушиваясь в выступления никому не известных групп в темноватых грязных клубах; но и музыка не спасла нас. Было время, когда мы пытались развлечь себя плотскими наслаждениями, исследуя чужеродную влажную территорию меж ног любой девки, которая соглашалась с нами пойти; то вместе, то поодиночке. Мы связывали их запястья и лодыжки чёрными верёвками, мы тщательно смазывали каждое отверстие и проникали в него, мы погружали их в сладострастный стыд их собственного удовольствия.
Я помню розоволосую красотку Фелицию, содрогающуюся от неистовых оргазмов, доставленных ей шершавым языком отловленной нами бродячей собаки; мы же невозмутимо смотрели на её конвульсии сквозь наркотический дурман с другого конца комнаты.Когда женщины исчерпали свою привлекательность, мы обратили свой взор на собственный пол, восхищаясь андрогинным абрисом мальчишеских скул, потоками раскалённой белой лавы, неудержимо заполнявшей наши рты. В конце концов мы остались в одиночестве, друг с другом, в поисках пределов боли и экстаза, к которым более никто не мог нас привести. По просьбе Луиса я отрастил ногти на руках и заточил их, словно зубы хищника; когда я проводил ими по его спине, бусинки крови выкатывались из покрасневших, воспалённых следов. Он любил лежать неподвижно, как бы подчинившсь мне, пока я слизывал с него солёные капли; потом перекатывался, подминая меня, и набрасывался жарким ртом на моё тело, словно язык жидкого пламени на нежной коже.
Но и секс вскоре приелся. Мы заперлись вдвоём в комнате, не вылезая оттуда целыми днями, не принимая гостей. Наконец, мы спрятались в уединении дома Луиса, доставшегося ему в наследство, неподалёку от Батон-Руж. Родители его были мертвы - Луис намекал на двойное самоубийство - или убийство и самоубийство; Луис, будучи единственным ребёнком, унаследовал их дом и состояние. Огромное плантаторское жилище было выстроено на краю болота, стены его угрюмо проступали сквозь сумрак, окружавший его даже в летний полдень. Ветви первобытных дубов-великанов переплетались над домом, накрывая его целиком, словно чёрные руки, покрытые свисающим лишайником. Лишайник забрался во все уголки усадьбы, напоминая мне хрупкие клочья седых волос, волнующиеся под порывами влажного болотного бриза. Казалось, что вскоре он проникнет внутрь самого дома сквозь богато украшенные оконные рамы, и поползет по стенам и желобкам колонн.