Юстейн Гордер
Апельсиновая Девушка
Jostein Gaarder
Appelsinpiken
Издательство выражает благодарность H. Aschehoug & Co. за предоставление прав
Настоящее издание выходит при поддержке норвежского государственного некоммерческого информационного агентства NORLA
. ,
, .
* * * Мой отец умер одиннадцать лет назад. Мне тогда было четыре года. Вот уж не думал, что когда-нибудь он подаст мне весть о себе, а меж тем мы с ним вместе пишем теперь эту книгу.
Это самое начало нашей книги, его пишу я, отец присоединится ко мне немного позже. Главный рассказчик все-таки он.
Я не уверен, что хорошо его помню. Скорее, мне только кажется, будто помню, потому что я часто рассматриваю его фотографии.
По-настоящему я помню только тот случай на террасе, когда он показывал мне звезды.
На одной фотографии мы с отцом сидим на желтом кожаном диване в нашей гостиной. Наверное, он рассказывает мне что-то интересное. Диван до сих пор стоит у нас, но отца на нем больше нет.
На другой фотографии мы сидим вместе в зеленой качалке на застекленной веранде. Эта фотография висит у нас с тех пор, как отец умер. Я и сейчас сижу в этой зеленой качалке. И пытаюсь не качаться, потому что пишу в большом блокноте. Потом все написанное я наберу на старом отцовском компьютере.
Можно кое-что рассказать и об этом компьютере, но к нему я еще вернусь.
Меня всегда удивляют старые фотографии. Они принадлежат другому, не нашему, времени.
У меня хранится большой альбом с фотографиями отца. Немного жутко разглядывать фотографии человека, которого уже нет в живых. Отец снят и на видео. Почему-то меня пугает его голос. Громкий, раскатистый.
По-моему, надо запретить смотреть по видео на человека, которого больше нет в живых, или, как говорит моя бабушка, кого больше нет с нами.
Нельзя подглядывать за мертвыми.
На одной из кассет записан и мой голос. Тонкий и писклявый. Он напоминает писк птенца.
Так мы тогда говорили: отец басом, а я дискантом.
На одной кассете видно, как я, сидя на плечах у отца, пытаюсь сорвать с елки звезду. Мне не больше года, и, конечно, я могу лишь немного ее пошевелить.
Когда мама видит на кассете нас с отцом, она порой откидывается назад и громко хохочет, хотя сама же нас и снимала. По-моему, она зря смеется, когда видит отца. Не думаю, что ему бы это понравилось. Наверное, он сказал бы, что она нарушает правила.
На другой кассете мы с отцом сидим на солнышке во время пасхальных каникул перед нашим домиком во Фьелльстёлене. В руке у каждого по пол-апельсина. Я пытаюсь сосать сок из своей половинки, не очистив ее. Отец же, я уверен, думает совсем о других апельсинах.
Сразу после той Пасхи отец заболел. Он болел больше полугода и боялся смерти. Думаю, он знал, что умрет.
Мама часто рассказывала, что отец особенно горевал, что умрет, не успев как следует узнать меня. Бабушка тоже говорит что-то в этом роде, только она выражается более витиевато.
Когда она говорит со мной об отце, голос у нее становится какой-то подозрительный. И это не удивительно. Ведь они с дедушкой потеряли взрослого сына. Трудно даже представить себе, каково это. К счастью, у них есть еще один сын. Но бабушка никогда не смеется, когда смотрит старые отцовские фотографии. Она относится к ним с благоговением. Это ее слово.
