И вот наконец спал нестерпимый дневной зной, и быстротечный вечер коснулся расплавленной солнцем земли прохладным, легким поцелуем. От раскаленных песков пустыни заструились потоки горячего воздуха, искажая резкие очертания молчаливых барханов, погружающихся в ночную тень. Атласный шелк заката в невесомой пелене растянутых вдоль горизонта перистых облаков еще окутывал полнеба, но с каждым мгновением отступал перед натиском темноты, пока не превратился в узкую линию, кольцом опоясавшую западный окоем.
В кровавом пламени светила резные листья высоких пальм, раскачиваемых порывами ветра, на бледном фоне угасающего дня напоминали человеческие руки с растопыренными пальцами, словно руки актеров из театра теней, разыгрывающих трагедию. И стоило лишь солнцу коснуться краешка земли, как в пустыне стало холодно и неуютно.
Конан, сидя у небольшого костерка, зябко поежился, подбросил в огонь несколько сухих веток и поплотнее закутался в одеяло из верблюжьей шерсти.
Хамра, что на языке шемитов означает — не большой оазис, — этот крохотный островок среди моря песков, с дикой пальмовой рощицей, пересыхающим озерцом и глубоким колодцем вдали от торных караванных путей, вот уже третий день служил ему пристанищем и домом.
Мерцающий воздух струился над раскаленным белесым песком, огибая клочок чахлой зелени. Этот внезапный переход от дневной жары к ночному холоду никогда не нравился киммерийцу и всегда заставал его врасплох, хотя Конан и провел в этих землях уже больше года.
«Все, сегодня бесполезно на что-то надеяться… — подумал он. — Три дня — большой срок…. Либо они погибли, либо пришлось уходить от туранцев в сердце пустыни — да помогут им светлые боги. »
Конан перевернул на углях подрумяненный кусок конины, провел рукой по заросшей щеке, ощупывая чуткими пальцами подсохшие края еще свежего шрама, никак не желавшего заживать.
Хотел было выругаться, но промолчал — за эти бессмысленные три дня он уже израсходовал столько проклятий, что их с лихвой хватило бы на несколько жизней вперед.
Мысли его вертелись по бесконечному кругу, все время возвращаясь к событиям того памятного дня.«Кром, пошли на Туран черный мор! — все-таки не выдержал киммериец. — Дай мне возможность выбраться из пустыни, а уж тогда я доберусь до тебя, Илдиз. Будь трижды проклято твое имя!»
Илдиз — повелитель Турана, не простил ему убийство одного из своих вельмож, и Конан был вынужден бежать из Аграпура. Здесь, в шемских пустынях между Тураном, Хорайей и Хаураном киммериец стал предводителем шайки зуагиров и долгое время успешно занимался контрабандой и разбоем на караванных путях, нередко наведываясь и в Туран. Илдиз ничего не забыл, он считал делом чести наказать киммерийца, и не упускал ни единой возможности, отплатить варвару за убийство.
«Это была ошибка — открыто привести караван с награбленным в Замбулу. — Конан с сожалением покачал головой. »
Киммерийца узнали и тут же донесли наместнику. Хитрый туранский вельможа не стал поднимать шума в городе, опасаясь вызвать беспорядки, ведь у разбойников наверняка были здесь свои люди. Большой отряд туранской конницы под покровом ночи тайно вышел из города и на рысях ушел на запад. Продав награбленные товары, Конан и его шайка, обремененные тяжестью золота, довольные и беспечные, возвращались домой и угодили прямо в западню.