Варламов Алексей
Еврейка
Алексей Варламов
Еврейка
Отец называл ее Марианной, дед - Марьей, мать - Мариной, а бабка Марьяной или Яной. Так и жила она с разными именами. В младенчестве была веселой, пухлой девочкой. Потом, когда выросла и смотрела на детские фотографии, не могла понять, куда все делось, почему распрямились и потемнели волосы и как толстый краснощекий ребенок превратился в худенькую девушку с продолговатым лицом и длинным, начинавшимся сразу у лба, безо всякой переносицы, носом. Нос был самой выдающейся чертой ее лица настоящий еврейский нос, по которому можно было без ошибки определить, что скрывается в ее паспорте под словом "русская". Это "русская" не было полной неправдой. Наверное, если б можно было написать "русская еврейка" или "еврейская русская" - она бы так и сделала, но, когда пришлось выбирать, выбрал за нее дед, и она не стала ему перечить.
Дед ее был поэтом. Его стихи печатали во всех учебниках "Родная речь", и миллионы детей от Чопа до Чукотки легко заучивали их наизусть. На эти стихи пела песни большая страна, и хлебосольный дедов дом в Переделкине на них существовал и принимал гостей. Гости сытно ели, пили коньяк и водку, поднимали тосты за хозяина и хозяйку, и поэт приводил в гостиную маленькую Марью. Не смущаясь незнакомых людей, она танцевала летку-енку и раскланивалась, как настоящая актриса, когда ей хлопали.
А Марианна в этом веселом доме не бывала никогда. Марианна жила в маленькой комнате в коммунальной квартире в заводском районе на окраине Москвы, где ее беззлобно звали жидовкой, а ее отца чуть позлее жидом, и только мать, молчаливую, болезненную женщину, никак не звали. Сначала Марианна не понимала, почему ее называют пархатой, а когда подросла и пожаловалась отцу, он ответил, что она должна быть выше несчастных, забитых жизнью людей, которые повторяют чужие глупости и сами не знают, что говорят.
- А почему мы не можем жить у бабушки и дедушки?
- Потому что они не могли простить твою маму за то, что она полюбила еврея, - произнес он, сжимая губы.
- Но ведь ты хороший. Почему тебя не простили?
- Это я не простил, - сказал он, выпрямившись.
- А почему? - У нее слишком затянулся возраст, когда дети спрашивают "почему".
- Потому что они-то как раз знают, что говорят. И их прощать нельзя.
Он разговаривал с ней как со взрослой, и ей это нравилось, но то, о чем он говорил, было печальным и не совсем понятным.
- Значит, это плохо - быть евреями? Давай ими не будем, предложила она легко.
- Нет, это очень хорошо - быть евреями, - возразил он упрямо. - Евреи талантливые и умные люди, и у них есть своя родина, куда мы скоро уедем и где никто не посмеет нас оскорблять.
Марианна закрывала глаза и представляла себе далекую теплую страну, которая воевала с окружающими ее злыми соседями, как если бы тоже находилась в большой коммунальной квартире. Ей хотелось рассказать о ней и ее победах и похвастаться перед толстыми, дразнившими ее детьми, но отец велел молчать, не отвечать на оскорбления и хранить как тайну, которую ей одной доверял.