Георгий Адамович(1892-1972)
TABLE TALK
Андрей Белый рассказывает в своих воспоминаниях, что у Сологуба в последние годы жизни было что-то вроде навязчивой идеи: пение Патти. О чём бы он ни говорил, речь рано или поздно сводилась к тому, как пела Патти.
Записки Белого я прочел уже в эмиграции и, читая, вспомнил, что и сам слышал когда-то, как Сологуб говорил о Патти. Было это в редакции «Всемирной литературы». У Сологуба даже лицо изменилось, он оживился, как будто помолодел, глаза блестели. «Патти! Если бы вы слышали Патти!»
Много лет позднее я об этом рассказал Бунину, – рассказал случайно, «так», не придавая рассказу значение. Но Бунин насторожился.
– Ах, как это мне нравится! Как хорошо! А ведь я считал его истуканом!
И потом задумался, умолк. Вероятно, в его представлении это обернулось чем-то вроде «звуков небес». Или младенческим воспоминанием Лермонтова о пении матери.
Бунин о Достоевском.
– Да! – сказала она с мукой. – Нет! – возразил он с содроганием… Вот и весь ваш Достоевский!
Потом: – Ну, я шучу, шучу… В целом я его терпеть не могу, плохой был писатель и человек плохой. Но кое-что у него удивительно.
Этот Петербург… не пушкинский, парадный, а заплеванный, грязный, чахоточный… эти черные лестницы с кошачьей вонью, голодный Раскольников со своим топором, это у него удивительно… Но сколько злобы, какое самомнение! Мне когда-то Боборыкин много о нем рассказывал… Ужасно!У постели больного Бунина, за несколько месяцев до смерти. Он совсем ослаб, но начиная говорить о литературе, мало-помалу оживляется.
– Знаете, я хочу написать повесть в новом духе… чепуху какую-нибудь. Начну с конца, а кончу началом, ничего нельзя будет понять, да и язык тоже будет новый. «Небо, как носовой платок»… это я недавно где-то прочёл. Замечательно, а? Буду и у меня носовые платки. И вот увидите, какой-нибудь критик напишет, что «Бунин ищет новых путей». Уж что-что, а за «новые пути» я вам ручаюсь. Без них не обойдется, – хотите пари?
Зинаида Николаевна встретила его на пороге и будто не сразу узнала. Потом, не отнимая лорнета, процедила:
— Ах, это вы… ну, что, облопались славой?
Бунин рассказывал об этом несколько раз и всегда с раздражением.
На одном из парижских собраний, где чествовали Бунина, — не помню, по какому случаю, — приветственную речь произнес Борис Константинович Зайцев и между прочим сказал:
— С тобой, Иван, мы впервые встретились еще задолго до революции, в Москве. Ты тогда писал еще не так, как пишешь теперь…
Бунин вполголоса:
— Ну, что ж с ребенка спрашивать! Ребенку было тогда лет под сорок.
Некий молодой писатель, из «принципиально передовых и левых», выпустил книгу рассказов, послал ее Бунину — и при встрече справился, прочел ли ее Иван Алексеевич и каково его о ней мнение.