Маргерит Юрсенар. Диалог в трясине. Одноактная пьеса
Лица
Сир Лоран
Брат Кандид
Пия
Первая служанка
Вторая служанка
Сцена I
Сир Лоран. Не сбились ли мы с дороги, брат Кандид?
Бpaт Кандид. Не думаю, монсеньер. Впрочем, никогда нельзя быть уверенным в том, что ты на верном пути.
Сир Лоран. Никогда раньше не ходил я этой дорогой… Никогда не видел этих владений. Но я ошибаюсь, быть может… Разве не здесь я запер ее больше десяти лет назад? Только что трижды ударил я в колокол у ворот. С третьим ударом дряхлая старуха, верно, экономка, выглянула в окно и кивнула мне. Но никто не вышел.
Брат Кандид. Полдень, сир Лоран. Все спят. Они выйдут, как только кончится сиеста. И в ожидании вам тоже надо отдохнуть здесь, в тени садовой ограды.
Сир Лоран. Спят… И она спит где-то там, в верхних покоях… Если только она жива еще… И все ж я не уверен, что это тот самый замок… Я знаю, там должны быть такие же рвы с водой, соединенные с болотистыми прудами… Возможно, раньше воздух не был таким ядовитым…
В этом доме родился мой отец. Здесь он взрослел, здесь овладел первой женщиной и победил первого врага. Сюда он часто возвращался один, словно хотел побыть наедине со своей юностью. Но никогда не позволял он мне сопровождать его, никогда и нигде не позволял мне быть рядом с ним…
Мой отец не любил меня.
Брат Кандид. Не думайте о грехах вашего отца, сир Лоран.
Сир Лоран. Да, мне больше пристало думать о своих. Ведь это мы виновны в том, что нас не любят.
Брат Кандид. Не об отце думаете вы, говоря так.
Сир Лоран. Знайте же, брат Кандид: все мы в нашей семье были очень строги к себе. Мы, мой отец и я, не прощали себе ни единой слабости. Мы подчинили свою жизнь жестким правилам, ревностно исполняли их, и некогда было думать о цели этого подчинения… Если ты суров к себе, то начинаешь быть таким же и с другими, забывая в конце концов, что юные сердца так хрупки… Ей было семнадцать лет. Я должен был помнить это… Вам есть уже семнадцать, брат Кандид?
Брат Кандид. Скоро исполнится, монсеньер. Я еще молод. Дай Бог мне жить и познавать жизнь.
Сир Лоран. А мне никогда не было семнадцати лет. В семнадцать я изучал римское право в университете Болоньи. Потом воевал. Сжигал деревни, названий которых не знал, служил князьям, чьи намерения так и остались для меня тайной. Когда же я вернулся домой, стареющий отец поручил мне управлять владениями. Там были пашни, виноградники. После Сиена воспользовалась мною так же, как отец, возложив на меня обязанности губернатора. Я жил для других или, по крайней мере, занят был другими.
Говорят, что летними вечерами молодежь гуляет за городом с цветами на шляпах. Я же никогда не носил цветов… Никогда, сколько помню себя, ни одна женщина не улыбнулась мне. Было время, мне улыбалась мать, но я едва помню ее. И когда я выбрал жену…
Брат Кандид. Никто не порицает вас, монсеньер.
Сир Лоран…И все-таки не похоть заставила меня взять такую юную. Конечно, случается так, что нечто постыдное, неосознаваемое нами, требует удовлетворения, и мы совершаем поступки, не отдавая себе в них отчета. Но тогда ведь и виновных нет: нельзя отвечать за то, что Бог укрыл от нас. И потом, я думаю, мы все упрощаем, когда в ошибках видим лишь вожделение, как будто наши тела состоят из одного только органа, а инстинкты устремлены к пороку. Я знаю, желание может быть непреодолимым, но есть вещи более страшные. К примеру, гордыня — вот преступление праведных.