Я случайно увидел его на улице. Вместе с другими человеческими детёнышами он шёл, держа чёрненького мальчика за руку. Этот чёрненький был уже помечен. Между бровей, прямо над переносицей, заметное золотое свечение. Его хозяин – демон алчности. А этот человеческий детёныш ещё ничей. Ни на висках, ни на лбу я не разглядел никаких знаков. И как-то сразу я решил, что мальчик будет моим питомцем. Почему я сделал такой выбор? Ведь у меня уже был питомец, и он ещё не умер. Валерия я любил, он был послушен и ласков всю нашу жизнь. Я его нашёл в специальном заведении, где люди воспитывают брошенных детёнышей. Я научил его выживать тем способом, что знал сам. Валерий стал сильным и красивым. Я им гордился, когда, материализовавшись полностью, прогуливался с ним по улицам человеческих городов. Мы объехали с ним половину мира: везде нам было хорошо, хотя несколько раз мне приходилось вмешиваться в его судьбу, останавливать его выбор. Ведь я вижу метки демонов, а он нет. Если белый свет исходил изнутри глазниц, то я тащил подвыпившего питомца вон из какого-нибудь развесёлого заведения. Белый цвет – печать демона смерти. А я хранил своего питомца.
Но Валерий уже немолод. Люди живут очень мало, моему верному опекаемому шестьдесят лет. Он по-прежнему возбуждает меня, он по-прежнему ждёт меня. И пусть его тело уже не такое притягательное: живот стал дряблым, прекрасные руки потемнели, на них синими узлами вылезли вены – свидетели проблем и страстей. А некогда смоляные, вьющиеся волосы стали тусклыми, белыми, ломкими и редкими. Всё реже мы с Валерием предавались страсти, всё чаще разговаривали. Мой питомец впадал в маразм, я не мог это остановить. От меня это не зависит, я мог только сделать его бытие более лёгким, проводя по седым вискам пальцами, вызывая собственные воспоминания о самых странных и удивительных историях мира людей и демонов. Ему казалось, что это его фантазия, его воображение делает такие подарки. И он с волнением мне рассказывал о спартанском мальчике-эйрене Алхиде, который приглянулся мне на испытании во время праздника Артемиды Орфии и который хотел убить себя из-за погибшего в Пелопоннесской войне друга. Валерий говорил, что ему приснился сон о монашке-франке, который был похищен варваром с рыцарским происхождением, и как этот монашек укрощал нрав насильника. Валерий рыдал над видениями, в которых юноша-актёр английского елизаветинского театра свёл с ума всех английских пэров, втайне приходивших в зал восхититься его игрой. Хамфри же умирал от этих липких взглядов, всей душой ненавидел свои женские роли, сбегал от всего мира, переодевался в одежду чумного и шарахался по вонючему Лондону в поисках своего младшего брата. Валерий соскакивал ночью, якобы будил меня и требовал помочь сформулировать название к новому рассказу о молодом русском коллежском регистраторе, только что поступившем на службу в третье отделение канцелярии его императорского величества помощником следователя и так беззаветно влюбившемся в преследуемого им преступника-террориста. Я выслушивал, я успокаивал, я помогал, я подталкивал его к ноутбуку, шептал слова на ухо – и Валерий становился летописцем моих историй, моих питомцев. Секс его уже тяготил, а меня начинала тяготить эта страсть к писательству.