Павел Виноградов, Татьяна Алексеева
Беда
Венеция, 18 октября 1347 года
– Мессир, англичанам угодно было взять Кале, заморив его голодом и жаждой. Это не рыцарский поступок короля Эдуарда!
– А французы, сэр рыцарь – коли вы истинно рыцарь – получили позорную сатисфакцию, натравив на англичан шотландцев, дабы отомстить за Креси!
Оба впившихся друг в друга взглядами кавалера, похоже, нащупывали под одеждой рукояти кинжалов. Как и все остальные, эти двое перед встречей оставили мечи на первом этаже дома, где за ними надзирали слуги хозяина. Но тот был не таким простаком, чтобы думать, что его гости остались вовсе безоружны.
Несмотря на маски, скрывавшие их лица, личности спорщиков сомнений не вызывали. Первый, конечно, английский лорд, второй – один из пэров Франции. Участники собрания клялись оставить свои разногласия перед порогом этой комнаты, но военные события были еще слишком свежи в памяти…
Хозяин уже хотел вмешаться в разгорающуюся свару, но его опередил гость в золотистой маске зловеще хохочущего Шута.
– Добрые сэры, мы собрались решать гораздо более важные дела, незачем ссориться по пустякам, – обратился он к противникам.
Голос был, вроде бы, негромким и даже несколько усталым, но слова его сразу возымели действие – рыцари, ворча, уселись на свои места.
Хозяин знал, что под шутовским обличием скрывается приближенный шотландского короля Давида. Однако ходили слухи, что на самом деле рыцарь этот представлял братьев-тамплиеров, орден которых был уничтожен более тридцати лет назад, но сохранялся под покровительством шотландской короны. Может быть, и так – в этом мире множество тайн, и даже хозяин знал отнюдь не все из них.
Он усмехнулся: маски носили не только они – весь мир скрывался под маской, и один Бог наверняка ведал, каков он на самом деле. За этим Шутом, возможно, стоит богатство и тайное могущество нечестивого ордена, а вот за вольто хозяина дома – простой белой маской горожанина, какие были на большинстве гостей – и впрямь венецианский горожанин. Пятьдесят четвертый дож града Святого Марка Андреа Дандоло.
Он медленно обвел взглядом комнату на втором этаже своего дворца – как назвали бы его в прочих городах Италии, не говоря уж об иных землях. Но в Венеции он назывался просто «ка» – «дом». В большое квадратное окно дышала промозглая осенняя ночь, оттуда доносились сырые запахи Гранд-канала и омерзительная вонь гниющего мусора, к которой, однако, тут все привыкли и не обращали на нее внимания.
Но в комнате, хоть и полутемной, витал дух богатства и изящества. Колеблемые сквозняками свечи и языки пламени в камине резного мрамора бросали отблески на бронзу канделябров, вычурные бокалы тончайшего стекла, позолоченные ширмы и едва проступающий из полумрака византийский плафон работы личного художника дожа Паоло Венециано. В этом антураже тринадцать мрачных фигур в жутких масках за дубовым круглым столом с ножками в виде грифонов казались то ли совершающими темный ритуал жрецами, то ли плетущими совместные чары магами.
Некоторым образом, так оно и было. Вместе эти люди могли вершить судьбы мира, хотя никто из них – кроме, разве что, самого Дандоло – не был явленным народу правителем. Но каждый представлял могущественные силы. Помимо дожа и трех вступивших в перепалку рыцарей, тут были моравский магнат – ближний человек короля германского и чешского Карла; жупан, посланец царя сербов и греков Стефана; аббат из Авиньона, не имевший титула кардинала, хотя без этого смиренного священника не мог быть избран ни один Папа. Был тут и евнух-грек, прибывший от только что захватившего Константинополь Иоанна Кантакузина; и раввин из Севильи, весьма влиятельный и при кастильском дворе, и в Лиссабоне, и даже в Гранаде; и другой купец, уже христианин, из Генуи – вечной соперницы Венеции. Еще за столом сидели смоленский боярин, пришедший от недавно счастливо ставшего великим князем Литвы Ольгерда; удивительный посланец египетского султана, и, наконец, уйгур из таинственных глубин Тартарии, имевший слово не только золотоордынского владыки Джанибека, но и самого Великого хана. И не их одних.