Борис Слуцкий
100 стихотворений
«Я говорил от имени России…»
Я говорил от имени России,ее уполномочен правотой,чтоб излагать с достойной прямотойее приказов формулы простые. Я был политработником. Три года:сорок второй и два еще потом. Политработа – трудная работа. Работали ее таким путем:стою перед шеренгами неплотными,рассеянными час назад в бою,перед голодными, перед холодными,голодный и холодный. Так! Стою. Им хлеб не выдан, им патрон недодано,который день поспать им не дают. И я напоминаю им про Родину. Молчат. Поют. И в новый бой идут. Все то, что в письмах им писали из дому,все то, что в песнях с их судьбой сплелось,все это снова, заново и сызновакоротким словом – Родина – звалось. Я этот день, воспоминанье это,как справку, собираюсь предъявитьзатем, чтоб в новой должности – поэтаот имени России говорить. Важней крови
«Стихи…»
Стихи, что с детства я на память знаю,важней крови, той, что во мне течет. Я не скажу, что кровь не в счет:она своя, не привозная, —но – обновляется, примерно, раз в семь лет,и, бают, вся уходит, до кровинки. А Пушкин – ежедневная новинка. Но он – один. Другого нет. «Романы из школьной программы…»
Романы из школьной программы,на ваших страницах гощу.
Я все лагеря и погромыза эти романы прощу. Не курский, не псковский, не тульский,не лезущий в вашу родню,ваш пламень – неяркий и тусклый —я все-таки в сердце храню. Не молью побитая совесть,а Пушкина твердая повестьи Чехова честный рассказменя удержали не раз. А если я струсил и сдался,а если пошел на обман,я, значит, некрепко держалсяза старый и добрый роман. Вы родина самым безродным,вы самым бездомным нора,и вашим листкам благороднымкричу троекратно «ура!». С пролога и до эпилогавы мне и нора и берлога,и, кроме старинных томов,иных мне не надо домов. «Интеллигенция была моим народом…»
Интеллигенция была моим народом,была моей, какой бы ни была,а также классом, племенем и родом —избой! Четыре все ее угла. Я радостно читал и конспектировал,я верил больше сложным, чем простым,я каждый свой поступок корректировалЛьвом чувства – Николаичем Толстым. Работа чтения и труд писаниябыла святей Священного Писания,а день, когда я книги не прочел,как тень от дыма, попусту прошел. Я чтил усилья токаря и пекаря,шлифующих металл и минерал,но уровень свободы измерялзарплатою библиотекаря. Те земли для поэта хороши,где – пусть экономически нелепо —но книги продаются за гроши,дешевле табака и хлеба. А если я в разоре и распылене сник, а в подлинную правду вник,я эту правду вычитал из книг:и, видно, книги правильные были! «Про меня вспоминают и сразу же – про лошадей…»
Про меня вспоминают и сразу же – про лошадей,рыжих, тонущих в океане. Ничего не осталось – ни строк, ни идей,только лошади, тонущие в океане. Я их выдумал летом, в большую жару:масть, судьбу и безвинное горе. Но они переплыли и выдумку, и игруи приплыли в синее море. Мне поэтому кажется иногда:я плыву рядом с ними, волну рассекаю,я плыву с лошадьми, вместе с нами беда,лошадиная и людская. И покуда плывут – вместе с ними и я на плаву!Для забвения нету причины,но мгновения лишнего не проживу,когда канут в пучину.
