Читать онлайн «Дежавю»

Автор Аистовъ Алексей

Алексей Аистовъ

Дежавю

Невская першпектива

«…красота – не прихоть полубогаА хищный глазомер простого столяра».

Осип Мандельштам

«Не красиво, а правильно, —так говорилматематики школьный учитель. —В непреклонную стройность небесных стропилс этим взглядом надёжным входите…»Так разносишь по миру, что видел уже,что расставилось в ряд соответствийПетербургу, впечатанному на душекодом юношеских геометрий…Так холодною поступью в такт красотыосмысляются жизни мотивы,что упрятаны зодчими в нить прямотыНевской вытянутой першпективы.

Грузинский чай

Мы пили на кухне грузинский чай,старушки две в белом, на стуле кошка,слетались истории невзначайк вечернему сумраку понемножку. Всё было, как водится: чей-то муж,пропавший во времени, слухи, связи, —и я за рассказами точно уж,уж точно забылся в глухой осаде. Как вдруг из беспамятства слух восстал,не веря спросонья… – Одна лепечет,что в Смольном училась. Какой-то бал…Другая кивает, лишившись речи. И серые стены бесцветных днейна миг расступились навстречу правдетакой невозможной… Блистала теньв скупом от величия Ленинграде. Советская кухня, грузинский чай,тоска по углам отслоилась в сгустки. Слова ино-странные бормоча,старуха ревела совсем по-русски.

Петербургская грустная песня

(прогулка с музой)

Мы пройдёмся с тобой вдоль каналов,где плутали по множеству раз,не ища ни конца, ни начала,где по-прежнему вьюжит сейчас. Там снежинки, под блеск вдохновения,жалят щёки, как вспышки-стихи,выжигая следы песнопенияна подстрочник холодной зимы. Я целую тебя. Ты, как можешь,отторгаешь приливы любви,О, лазурь поднебесного ложав сладкогласье промозглой Земли. Петербургская грустная песня.

Чтобы вспыхнуть сумела зола,ты уводишь меня в занавесьесмутных окон колодца-двора. Там рождаемся мы, умираем,открывая скрипучую дверьв то, что в вечер припомнилось с чаем,что давно в каталоге потерь…

Ноябрь седьмого трибунной строкою

Ленинградский вокзал не похож на Московский,там в буфете средь хмурых, отнюдь не приезжих,в ребус трещин стола, в грань сомнительной стопкик полуночью всегда я светлёхонький брежу…Этот длинный роман, ну, почти как толстовский,в переводе моём несуразен, как правда…Мой сосед, осерчав, но премилый чертовски, —бутерброд с колбасой и селёдочный запахпредложил отвести под пол литра к артисткевсем известной… и мне. – Загудим деньрожденье:не дано сочинять, пусть советские дискипрепарируют вкус времяпрепровождения…Одиночеству в пасть (прямо в краснознамённую, в ту, где верили, гнулись, иль просто толпою для чего-то срослись в телеутро казённое на ноябрь седьмого трибунной строкою)мы смотрели на кухне в хмельном безразличии. Было утро. Противно. Когда расходились,той актрисе взбрело лунный взгляд Беатричемне за дверь спешно бросить из скромной квартиры…И его я унёс. И кусались повсюдукумачовые флаги. С грудными бантамипо кричалкам разбились без-умные людисреди Чуда проспектов, как сны из Италии…Петербург! Ты как эхо с созвездия Данте,где любовь, как мираж, но с надеждой на встречу. Где в граните затеряны знаки и датыповседневности Бога, в которой ты вечен. Петербург, где на Невском в толпе одиноко,распадаются звенья людей совпадения,где Казанский направит всевидящим окомв колоннаду степенного долготерпения. Вся в барашках Нева, как в ногах покрывало,но не греет, а стынет под натиском бури,что из дальних морей навсегда заказаладух бунтарский, замешанный в нашенской дури. Все пути до Дворцовой. Там ветры, как стаяиз простуженной вечностью русской основы. Из-за крыш Исаак с высоты наблюдает,как, ликуя, народ, примеряет оковы. …Время жмёт. И пора в ленинградско-московскийнеизбежный вокзал, где я спрятал надеждув ребус трещин стола, в грань полу́ночной стопки,где светлёхонький я улыбаюсь и брежу…