Сергей Георгиевич Кара-Мурза
Ленин. Алгоритм революции и образ будущего
Предисловие
Казалось, юбилей революции — формальное мероприятие. Но, внимательно приглядевшись, обнаруживаешь под золой и руинами разгорающееся пламя. Все размышления и обсуждения в России сегодня сконцентрированы на процессах в нашем обществе и государстве. Но все сильнее ощущение, что наша нынешняя драма связана с русской революцией, которая не закончена. Понять эту связь жизненно необходимо.
Подойдя к этой теме, я был поражен тем, как мало мы знаем о главном в революции. Схематизация эпизодов и результатов упустила важные срезы этой системы — типы знаний и мышления главных общностей, которые произвели революцию. После 1950-х гг. поколение советских стариков сошло со сцены, и следующее поколение было индоктринировано «идеологами». XX съезд произвел «убийство харизмы» революции. Старшие поколения «переварили» эту травму, но замолчали, а новое городское поколение отличалось вольнодумством. Требовалось обновление языка и логики системы легитимации СССР, но этого не произошло, обществоведение было не на высоте.
При этом ни интеллигенция, ни другие социальные группы и не думали разрушать СССР. Хотели только, как лучше! Наслаждались морализаторством, а меру и расчеты отбросили. Не ожидали, что перестройка совершит «убийство образа» уже и советского строя. Идеологи имели сильные средства. Их пиррова победа всех загнала в
Большинство приняло ликвидацию СССР как тяжелую утрату, 75% определили приватизацию промышленности как
Работа над материалом этой книги серьезно изменила для меня образ движения сознания, решений и действий нашего общества. И с этим образом глубинно связаны процессы, которые погрузили нас в трясину.
В этом мы обязаны разобраться. Я начну с короткого субъективного суждения.Конечно, личные воспоминания неубедительны, но все-таки это сообщения. Я стал осознавать себя осенью 1941 г. , когда детей повезли в эвакуацию, в Казахстан. Нас и еще семью поселили в избе, где жил старик с внучкой.
Мне было три года, я бегал по деревне с мальчишками. Не раз в деревне женщины и старики выбегали из изб, чтобы меня спасти — то гуси или бараны, то бык оторвался. Меня хватали, уносили и учили. Эти люди меня, по сути, наставили на путь жизни (так я потом понял). Для меня деревня стала большой семьей, и я был уверен, что и вся наша страна такова: куда бы я ни пошел, люди будут для меня как семья. Со временем были трудности, но это чувство не пропало, хотя сейчас мы переживаем болезненный кризис.
Мой дед был семиреченский казак, у него было семеро детей. В поле работали и сыновья, и моя мать, с пяти лет. Его сыновей и мою мать приняли в гимназию, но в 1917 г. ее забрали в школу станицы — учительницей (в 15 лет). Старший брат учился на учителя, вернулся большевиком, в 1918 г. он организовал ячейку комсомола из своих братьев, сестер и друзей. После Гражданской войны все семеро разъехались и прошли вузы — гражданские и военные, все вступили в партию. Старший, Павел, стал ученым, разрабатывал водные реформы в Средней Азии и Монголии. Перед войной сыновья купили отцу дом под Москвой, где мы с ним и пережили конец войны.