Айзек Марион
Заколоченные окна
Тепло наших тел — 0,6
Как мозг выбирает, какие воспоминания сохранить? Почему люди запоминают цитаты из фильмов тридцатилетней давности, но забывают эпифании[1], которые изменяют жизнь? Вы можете приказать себе ценить какое-то мгновение, чтобы никогда не забыть те чувства, которые испытывали, не позволять им исчезнуть, но именно ваш мозг, весом с трехфунтовую кучу гамбургеров, принимает окончательное решение. Это может быть имя домашнего любимца из вашего детства, приятный аромат одеколона вашего отца, вкус первого поцелуя, напоминающий смесь колы и Кармекса[2] — или мозг может заменить все это броской рождественской песней.
Почему мы не можем управлять своей памятью? Существует ли некая часть из нас, кто чувствует, что мы не можем доверить такие драгоценные моменты мозгу? Это те вещи, о которых я думаю, когда вскрываю черепа людей. Когда я ем то, что они скрывают внутри.
Я заметил, что воспоминания движутся. Сильные бегут в глубь мозга, когда я его ем, оставляя слабые на поверхности. Это делает первые несколько укусов довольно приземленными. Солдаты, чистящие свое оружие. Гражданские, роющиеся в мусоре. Дети, играющие в классики, роющиеся в мусоре и чистящие свое оружие. Я мог бы выплевывать такие воспоминания. Я мог бы сам сделать себе такие дешевые воспоминания, если бы захотел, даже после того, как сгнил бы до самых костей. Некоторые из нас довольны любым вкусом человеческой жизни, независимо от того, какой сухой и скучной она была. Некоторые готовы убить человека за 30 секунд из-за того, что он просто смотрел телевизор. Этика кормящихся людьми расплывчатая, но в тумане своей неживой амнезии я хочу большего за такую высокую цену. Я хочу мгновения, которых у меня никогда не будет. Теплые. Живые. И их нет, пока я не жую эти эластичные слои незначительных воспоминаний и многолетние толстые корки отрешенности, до тех пор пока я, наконец, не получаю то, зачем пришел.
Это моя первая зима. Я знаю, что это зима, потому что земля заиндевела. Маслянистые бурые сосульки свисают с крыш разрушенных бомбежкой зданий. Лед на стеклах автомобилей скрывает трупы водителей.
Я не чувствую холода, но если не буду продолжать двигаться, мои ткани замерзнут и это станет концом всего. Либо я останусь замороженным, пока не умру от голода, либо попытаюсь идти, тогда мои ноги зацепятся за что-нибудь, я упаду и разобьюсь как фарфоровая статуэтка. Я видел, как это происходит. Многие из нас окончательно умерли этой зимой. Осталось не так много Живых, чтобы поесть. Может быть, в конечном счете, зима закончит нашу работу за нас и уничтожит мир во льду вместо крови. Я думаю, что предпочел бы именно такой конец. Я представляю момент, когда последний человек и последний монстр, упав, лежат в переулке, оба замерзшие, оба голодные. Они смотрят друг другу в глаза, они стонут, и в конце они испытывают сочувствие.Это был тяжелый год. Мой первый день в качестве зомби настал где-то прошлой весной. Я проснулся рядом с рекой. Ее стремительное движение было первым звуком, который достиг моего свежевычищенного ума. Первое, что я увидел, было голубое небо полное птиц, второе — полусъеденный труп женщины, лежащий рядом со мной в траве. Возможно, это была моя жена, а, возможно, моя сестра. Я не знал или мне было плевать. Я встал. Огляделся. Я был никем и ничем. И я просто ушел.