Геннадий Падерин
Геннадий Падерин
Ab origine
Когда профессионально-терпеливое выражение на лице следователя сменилось явным непониманием, Похламков предложил несмело:
— Может, еще раз? С самого начала?
— С самого начала — это одно, — в голосе следователя тлело раздражение, — а второе — последовательность. Строгая последовательность.
— Последовательность, — кивнул с готовностью Похламков.
— Почему вы то и дело прыгаете с начала на конец, с конца — на середину? Постарайтесь излагать события одно за другим.
— Одно за другим…
— И никаких эмоций и комментариев! Это мне положено комментировать, а от вас требуется голая суть.
— Суть…
Он ждал, не будет ли еще каких пожеланий, но следователь молчал, приготовившись, как видно, услышать эту самую суть, и Похламков, спохватившись, поспешил заверить.
— Я постараюсь!
— Постарайтесь! В ваших же интересах. Итак ab origine.
«Что ты мне свою ученость показываешь, сухарь чертов! — чертыхнулся про себя Похламков. — У такого одна забота — как бы задурить человеку голову».
Так подумал, а вслух, само собой, сказал совсем другое:
— Простите, не расслышал в конце…
— Давайте, говорю, как вы и хотели, ab origine, То есть с самого начала.
Похламков покивал, завел глаза под лоб.
— Считаю, начать надо с утра…
Утро выдалось из рядовых рядовое. Похламков, как всегда, пришел в мастерскую минут за двадцать до открытия, подождал у порога, пока Феня домоет полы и кинет ему под ноги дымящуюся тряпку, потоптался на ней, затем, не надевая халата, сел в кресло, оглядел в зеркале проступившую за ночь седину на щеках и потребовал не оборачиваясь:
— Прибор.
И услышал, тоже, как всегда, недовольное:
— Обождите вы, Иван Федорович: рук ополоснуть не успела — ему прибор!
Тут подошел Валька, начал, по своему обыкновению, паясничать:
— Как ты с начальством разговариваешь, Федосья! Товарищ заведующий мастерской просят подать приборчик, а ты…
— Кончай, Валька, язык шлифовать! — остановил Похламков.
— Иди лучше, побрей меня.— Это мы — раз и два, вот только вывесочку пристрою.
Именно на этом этапе в обычный ход событий и вклинилась необычность, вокруг которой после все и нагромоздилось.
— Какая еще вывесочка тебе потребовалась? — удивился Похламков. — У нас над входом все расписано.
— Там общая, а я над личной хлопочу.
Парикмахерская у них на два кресла: одно возле окна, второе, Валькино, в глубине комнаты, у задней стены. К этой стене он и прикрепил свою «вывесочку» — оправленную в дюраль стеклянную дощечку с красными буквами:
ВАС ОБСЛУЖИВАЕТ МАСТЕР, БОРЮЩИЙСЯ ЗА ЗВАНИЕ УДАРНИКА КОММУНИСТИЧЕСКОГО ТРУДА
— А? — произнес Валька хвастливо, усаживаясь в кресло и проверяя, как будет читаться отсюда. — На полбанки художнику пришлось отдать.
— Всего и только? — удивилась Феня, ставя перед Похламковым прибор для бритья. — Так это и делается просто-запросто?
— Ну, не совсем так просто, — возразил Валька. — Сначала в наш местком заявление написал, что хочу бороться, а потом уже…
— И чего вдруг надумал?
— Так куда ни придешь, везде… Или мы хуже людей?
Достал из шкафа салфетку, повязал вокруг шеи Похламкову, принялся намыливать ему лицо. Похламков, пузыря на губах пену, проговорил с ухмылкой: