Илья Смирнов Либерастия
Илья Смирнов
Введение. Откровение Иоанна IV.
Пока на просторах "Духовно Возрожденной России" широкая общественность пополняла свое историческое образование стотысячными тиражами Э. Радзинского и "Суворова"-Резуна (а также "Новой хренологией"), ученые-историки, как ни странно, продолжали заниматься своим делом. Перебирали в кельях какие-то древние манускрипты, совершали открытия, а если подворачивался грант - даже книжки издавали. Самиздатовским тиражом, для себе подобных.
Одно из таких незамеченных открытий, которое, будь оно замечено и осознано, могло бы всерьез изменить наше представление не только о прошлом, но также о настоящем (и, к сожалению, о будущем), совершил молодой (по академическим меркам) профессор РГГУ Андрей Юрганов. Исследование его называлось "Опричнина и Страшный суд". [1]
Казалось бы: можно ли в конце ХХ столетия сказать что-то новое об эпохе Ивана Грозного, который, видит Бог, не обделен вниманием историков? (а также писателей, художников, режиссеров етс, включая политиков).
Но Юрганов задает источникам нетрадиционный вопрос: а как воспринимал опричный террор сам его организатор?
Ведь Иван Грозный был не только садистом (в отличие от Сталина, он любил убивать собственноручно, наслаждаясь мучениями жертв), но и образованнейшим человеком своего времени, серьезным богословом. В начале книги "Категории русской средневековой культуры" Юрганов воспроизводит полемику русского царя с наставником общины чешских братьев Яном Рокитой о подтверждении веры делами. (Между прочим, чешские или богемские братья - то самое направление протестантства, круг которому человечество обязано великим педагогом Яном Амосом Коменским). И, представьте себе, аргументы Ивана Васильевича в этом споре выглядят во всяком случае не менее убедительно. А какой современный президент способен на равных поспорить со знаменитыми учеными своего времени?
Как человек ХVI века, царь Иван старался давать своим действиям богословское обоснование. Вроде бы, историков этим не удивишь: на аргументах "от Писания" строится полемика с князем Курбским, вошедшая во все хрестоматии по русской средневековой литературе.
Но вряд ли кто-то из ученых принимал эту тео-полито-логию всерьез - скорее как рационализацию задним числом, словесную драпировку истинных мотивов. Юрганов не соглашается с таким подходом, справедливо отмечая, что средневековый человек действительно верил в то, что объединяло наших предков под сводами храма. Богословие было не отвлеченным умствованием, не "игрой в бисер", а совершенно реальным руководством к достижению реальной цели - к спасению души.А. Л. Юрганов указывает на греческие эсхатологические сочинения, которые послужили не просто "источником вдохновения", но практическим пособием при устройстве опричнины. Прежде всего это "Слово о царствии язык в последния времена и сказание от перваго человека до скончания" или - короче - "Откровение", приписываемое епископу Патарскому Мефодию (III-IV в. ),