Читать онлайн «Между Гринвичем и Куреневкой. Письма Анатолия Кузнецова матери из эмиграции в Киев»
Автор Анатолий Кузнецов
Между Гринвичем и Куреневкой
Анатолий Кузнецов
Алексей Кузнецов
Между Гринвичем и Куреневкой
Здравствуй, мама!
Вспомнил, что ты спрашивала, как по-английски “кавун”. Очень забавно: “water-melon”. Звучит так: “вотер-мэлон”. А значит: “вода-дыня”, то есть, наверное, “дыня, в которой больше воды, чем дыни”! А это правда, ведь арбуз на 98% состоит из воды!
Целую! Толя.
Что ж, в конце концов все состоит из воды, пусть даже проценты в каждом природном творении разные. Вспомнив вечно современное выражение “в этом тексте слишком много воды”, я подумал, что бывает литература, где количество словесной “воды”, как в том самом “вотэр-мэлоне”, ничуть не вредит, как говорится, “общему делу”. Более того, именно эта “вода” как раз и составляет особенную прелесть произведения.
Здравствуй, мама!
Я жив-здоров, все у меня ладится, дом в порядке, автомобили оба бегают, коты сыты, сад в осенней красоте - и, о, господи, ничего большего мне не надо, честное слово.
Целую крепко! Толя.
Удрав из-под материнского крыла в свои 16 лет, отец частенько за-тем наведывался в Киев, в ее и его первый дом, находившийся в старом и очень колоритном районе Куреневка. Дом этот он впоследствии подробно описал в самом знаменитом своем романе “Бабий Яр”. Приезжая туда, отец иногда что-то начинал перестраивать, оборудовал себе жилой сарайчик, однажды вырыл и обустроил землянку, в которой благополучно прожил несколько лет, причем не от нищеты, а просто так – повинуясь очередному всплеску характера. Все то время, что он проводил на Куре-невке, было заполнено ежедневными спорами и ссорами с его матерью. Споры эти редко становились поводом для серьезных расстройств – они, скорее, стали привычной частью сосуществования двух сильных лично-стей, которые привыкли ни в чем никому не уступать.
Здравствуй, мама!
Вот тебе еще раз виды Лондона. Ты уже все это знаешь, так что не буду переводить подписи под открытками. Сейчас в Лондоне весна, пригревает солнце, и мы часто загораем на балконе, а то и спим на свежем воздухе – в спальных мешках. Лежу вечером, смотрю на луну и вспоминаю, как любил спать на нашем чердаке у окошка.
Крепко обнимаю и целую тебя. Не горюй! Толя.
А дом на Куреневке не очень менялся, хотя мне трудно судить об этом – я попал в него впервые году в 1965-м. Вплоть до 1969 года я бывал там частенько – и все мне там нравилось: и сарай, оборудованный под рабочий кабинет, и русская печка, топить которую мне доверяли не без трепета, и чердак, где была устроена замечательная лежанка и где в старой корзинке хранились гири, старательно собранные отцом на пус-том прилавке разграбленного магазина в первые дни оккупации Киева (этот эпизод в его романе мне особенно близок – именно потому, что я держал в руках эти грязные гири с истершимися от времени цифрами на боках).
Здравствуй, мама!
Сегодня случайно, крутя приемник, поймал Киев и послушал. Многое вспомнилось и так ярко представилось. На что, на что, а на однообразие судьбы жаловаться не приходится, и чего только не увидел, и где не носило, вернее, сам пхался. Забавно…
