Читать онлайн «Тридевять земель»

Пролог

– Дома-то я не вижу, – сказал Фёдор Евстафьевич, поведя головой.

– А во-он он, – отозвался исправник.  – Да нет же-с, – сказал он, осторожным движением руки направляя взгляд Фёдора Евстафьевича правее.  – Вон крыша-то зеленая.

– Теперь угадал, – обрадовался Фёдор Евстафьевич.  – Останови-ка, любезный.

Он вышел из коляски и огляделся. Кое-где по углам, в ложбинах лежал еще снег. В низине вилась узенькая речка, по берегам поросшая ветлами, опушенными первой робкой листвой, и сквозь эту кисею проблескивала вода. Над распаханными полями поднимался пар. Небо было покрыто завесой легких облаков, и дымка придавала предметам невесомую нежность.

– Благодать-с, – сказал исправник, заметив на лице Фёдора Евстафьевича выражение удовольствия. Каждое почти слово исправник заключал словоером – шитый флотский мундир Фёдора Евстафьевича делал на него впечатление.

Стоя на взгорке, они молча озирали окрестность.

– Пара, – взмахнув рукой сказал наконец исправник.

– Ну что ж, – усмехнулся Фёдор Евстафьевич.  – Пора так пора.

– Да нет же-с, – спохватился исправник, подпустив сдержанный смешок, – так речка называется – Пара.

– Вот как, – тоже улыбнулся Фёдор Евстафьевич и повернулся к матросу своему Ершову: – Что, брат, доволен ты?

Ершов, пожилой уже, но крепкий ещё человек, обхватив сак обеими руками, сидел назади.

– Одно слово, – степенно отвечал он густым басом и, отложив, наконец, сак, широко перекрестился.  – Столько-то годов по чужим краям.

Взгляд Фёдора Евстафьевича остановился на дальней церкви, едва выступавшей за голыми верхушками дубов и осокорей жёлтыми деревянными крестами.

– Церковь Иоанно-Богословская, там приход, – предупредительно пояснил исправник.  – Ягодное, село казённое. А там вот Алексеевка, имение князя Волконского. За границей изволят пребывать. Во-он там за леском, колоколенка видна… А Фитенгоф Николай Валерианыч – это уже за речкой, – тот проживает. Ближайшие соседи ваши-с. Тётушка ваша с князем тяжбу имела, а с Николаем Валерьянычем ничего-с.

Фёдор Евстафьевич подмигнул Ершову и полез в коляску. Дорога шла под изволок, и показался старый деревянный одноэтажный господский дом. По дороге, возглавляемая священником со всем причтом, шагала навстречу коляске толпа мужиков в серых и коричневых армяках. До Фёдора Евстафьевича донеслись всё более различимые звуки молебна.

Где-то совсем рядом куковала кукушка, и чётким ритмом своей песни как будто ставила границы миру людей.

– Ну-с, – деловито произнёс исправник, – исполним формальность.

При виде крестьян весь он как-то подобрался, в голосе его зазвенела сталь. Фёдор Евстафьевич покорно стоял рядом и ждал, пока исправник закончит читать свою бумагу. На одной из станций, в ожидании лошадей, Фёдор Евстафьевич листал книжку «Мнемозины» и наткнулся на помещённое там стихотворение. "Прощай, свободная стихия! В последний раз передо мной ты катишь волны голубые и блещешь гордой красотой", – писал поэт, и чувство это было то самое, какое испытывал Фёдор Евстафьевич. "Как друга ропот заунывный, как зов его в прощальный час, твой грустный шум, твой шум призывный услышал я в последний раз", – вертелось у него в сознании. Вновь и вновь возвращаясь к этим строкам, исполненным безыскусной прелести, грустил вдвойне, так как питал лёгкую зависть к сочинителям, ибо и сам во время оно пробовал себя в стихосложении, подражая Альфиери, но это было давно, ещё в те годы, когда он постигал морскую премудрость в Морском Корпусе. Однако эта страсть, не исчезнувшая с годами, время от времени заявляла о себе. Иной раз, досужим часом, Фёдор Евстафьевич перелагал его сонеты на русский язык, но как человек, дающий себе строгие отчёты относительно собственных талантов, не придавал значения этим неуклюжим опытам, находя утешение в своей службе, которая одна и являлась его призванием и его талантом.