Анар
Юбилей Данте
Юсифу Самед-оглы
— Вот ночь… Вот старик… Вот огонь…
— Вот ночь, вот старик, вот огонь.
— Вот ночь, вот старик, вот огонь!
— Нет, нет, нет!
В зрительном зале темно и пусто. В центре двое — режиссер и художник; художник сидит позади, вытянув шею, смотрит через плечо режиссера на сцену.
Перед режиссером, в проходе, маленький стол, неярко освещенный лампой с железным колпаком. На столе в беспорядке — листы бумаги, карандаши; тут же пепельница, черный внутренний телефон без диска, бутылка «Бадамлы», стакан.
Идет репетиция.
Режиссер вскочил с места и бросился к сцене, освещенной левым прожектором, на которой стояли два актера без грима, в обычных костюмах; в два прыжка преодолев ступеньки, поднялся на сцену, подошел к стоящему впереди пожилому смуглолицему мужчине.
— Фейзулла, милый, дорогой. — Он старался говорить спокойно, сдержанно. Себя не жалко — пожалей нас. Я здесь с девяти утра, во рту еще не было ни крошки. Имей совесть, мы ведь тоже люди… у тебя три слова во всей пьесе, и ты их не можешь произнести правильно. Удивительно, что здесь трудного? Вот ночь. Вот старик. Вот огонь. Все!
Фейзулла достал грязный платок, начал суетливо вытирать потное лицо, шею.
— Сейчас, сейчас… — приговаривал он. — Сию минуту… Погоди… Сейчас скажу… Не волнуйся…
Режиссер постучал мундштуком папиросы по коробке «Казбека», дунул в мундштук, вложил папиросу в рот. Однако не закурил.
— Ну говори.
— Сейчас, сейчас…
Режиссер, чиркнув спичкой, прикурил и, не оборачиваясь, сказал стоящему позади актеру:
— Аликрам, реплику!
Тот спросил, обращаясь к Фейзулле:
— Так где же?
Фейзулла сделал неопределенный жест.
— Вот ночь, вот старик, вот огонь.
— Тьфу, черт! — взорвался режиссер.
Спрыгнул со сцены, вернулся на свое место. Ткнул папиросу в пепельницу, загасил ее.
Вынул из нагрудного кармана склянку с таблетками, одну положил в рот, налил воды в стакан, запил. Опустился в кресло.На лице Фейзуллы было отчаяние.
— Пожалуйста, не нервничай, — попросил он. — Подожди, сейчас скажу. Не знаю, что со мной сегодня, никак не могу сосредоточиться…
Режиссер обернулся к художнику, сказал вполголоса:
— Можно подумать, в другие дни он сдвигает горы. Фейзулла спросил:
— Можно?
Режиссер ничего не сказал, лишь кивнул головой.
Фейзулла прокричал:
— Вот ночь! Вот старик! Вот огонь! Умолк, устремив взгляд на режиссера. Лицо того ничего не выразило. Он бессмысленно смотрел в сторону сцены, в одну точку, словно окаменел. Фейзулла протянул, изменив интонацию:
— Вот ночь… вот старик… вот огонь… Режиссер продолжал сидеть в оцепенении. Фейзулла снова повторил:
— Вот ночь, вот старик, вот огонь… Режиссер вскочил как ужаленный:
— Эй, послушай!. . Как тебя?! Товарищ, гражданин, мусульманин, армянин, огнепоклонник!. . Ты человек или нет?!. . Эх!. .
Он вдруг зажал рот ладонью и застонал.
Все актеры хорошо знали этот жест: зажимая рот, режиссер сдерживал ругательства.
Художник положил руку на плечо режиссера:
— Сиявуш, Сиявуш… Возьми себя в руки. Тот схватил со столика бутылку «Бадамлы» и начал пить прямо из горлышка. Затем обернулся к художнику: